Basyo

Давненько меня здесь не было. За это время я написал много новых рассказов
Вот один, отчасти посвященный 90-ым годам. Сейчас это модная тема, я не целился, но на некоторых порталах люди приняли на ура.



"Куда подевались Стрелки"

Написано очень неразборчиво…
Пару часов я провел в компании Стаси, бывшей участницы группы «Стрелки». Собственно, где я её взял. Да прямо на улице. Тогда это показалось мне адским совпадением, или идиотской галлюцинацией, но ни зрение, ни память, ни другие рецепторные отделы восприятия меня не обманывали.
…я встретил Стасю. Она шла, пошатываясь, смотрела себе под ноги, а потом оперлась на столб, переводила дыхание. Группу она покинула лет десять назад, но, меня поразило с какой точностью её новый имидж копирует прежний. Слегка вздернутый носик, анимешная стрижка с высветленной копной, лишь темно-голубые глаза большие не оттеняли отвязанный, немного хамский и простяцки-честный характер. В них, почему-то, копилась усталость и пустота.
Я подошел к ней, но не решился коснуться.
- А ты Стася, да?
Она покачала головой.
- На самом деле Настя….
- А что же ты здесь делаешь?
Вроде бы, мой вопрос был вполне тактичным, но девушка смутилась, и вместо того чтобы ответить, сползла спиной по столбу в какую-то замысловатую Прашватанасану.
- Ты всё ещё поешь в «Стрелках»? – спросил я.
- Вроде бы, да.
- Но ведь группы уже много лет не существует. А ты… ты нисколечки не изменилась.
- Он вернул нас назад с помощью заклинания. С тех пор мы живем в странной квартире. Там очень мерзкий свет, и мертвое время. Оно нужно для того, чтобы мы не портились.
Ха! Теперь уже мне захотелось сползти спиной по столбу.
- О чём ты говоришь?
Стася подняла голову, крашеная челка упалаа на глаза, словно язык-альбинос. Поди напиши в контакте старым друзьям, что ты общаешься с бывшей солисткой группы «Стрелки», которая портится от времени.
Так она просидела передо мной молча минут десять. Прохожие оборачивались, но я не замечал их лиц, а просто уставился в костлявый позвоночник Стаси, просвечивающийся через красную футболку.
Стася взяла меня под руку и я повел её в близлежащий бар. От неё не пахло алкоголем, дорогой туалетной водой или душистым шампунем, который нам втюхивают рекламодатели. От неё не пахло ничем.
В баре мы выбрали укромное место под балкой, куда почти не проникал свет. Я заказал себе стопку водки и апельсиновый сок, Стася с трудом согласилась на кофе. Какое-то время мы продолжали молчать. Она подпирала отяжелевшую голову ладонями, я выпускал в воздух мраморные кольца дыма.
Наконец, Стася начала говорить медленными и отрывистыми словами, путалась во временах, скакала от конца своей мрачной истории к началу, и чем дольше это продолжалось, тем большим диффузным коллапсом в голове моей распухал другой образ.
Лес за городом издавна поминали дурным словом. Из рыхлых и черных земель торчали уродливые коряги, напоминавшие непривыкшим к зловонному мареву глазам костлявые руки утопленников. Поселок из семи домов давно поглотила трясина. Вместе с развалинами под землю ушли демонические книги, образа неизвестной веры, и десятки мрачных секретов, которые бережно охраняли недружелюбные жители Малой Мечетки.
Недавно больницы нашего города заполнились больными с идентичными жалобами. Раздражительность, повышенная потливость, расстройство сна, сухость во рту и галлюцинации перепрыгивали из одной истории болезни в другую. Врачи предположили, что виной всему новый, неизвестный науке вирус, зародившийся в лесной топи, поражающий людей и скот.
Газетчики же раскопали другую причину. Проклятые мощи ведьм и колдунов отравили землю. Только подумать, они до сих пор булькают в зыбкой трясине, между кривых ёлок с черными шишками.
Вот я и предположил – а может нет никакой Стаси? Может, я всего-навсего заболел болотным вирусом, и размаженное сознание заживо обгладывает мои кости, политые водкой и разбавленным апельсиновым соком.
Как бы там и ни было, но Стася заговорила.
Раньше она пребывала в непонятном большинству людей цифровом пространстве, и представляла собой нечто вроде ячейки гигантского архива, в которой хранились дефектные матрицы.
Некто Бакалавр извлек из неё эти самые испорченные копии, и заставил воплотиться в реальности в образе бывшей солистки известной девичий группы.
- В общем-то, я не Стася. – сказала она. – Я выгляжу один в один похожей, говорю таким же голосом, обладаю её памятью, привычками и ощущениями, но я всего лишь её копия. Меня восстановили из исходников, которые хранятся в теле Логоса.
Она почти ничего не знает о Бакалавре, кроме того, что он восстановил всех девушек из группы, и заставил их каждый день давать концерты в его клубе, аккурат в первые минуты заката. Когда концерт заканчивался, он перемещал их в Квартиру с мертвым временем.
- Расскажи мне о ней!
- Внутри горит давящий свет. Он блеклый и равномерный в каждой точке, завораживающий, словно гипноз. Что тебе ещё рассказать? Зеленые обои, ковер на полу, диван.
- А что вы делаете, когда находитесь там?
- Смотрим фотоальбомы. Все фотографии в них неправильные, такие нельзя получить обычной съемкой. Но именно они убивают время. Так надо, чтобы наши тела не превратились в ячейки.
Когда Стася замолкла, я подозвал напомаженного официанта и попросил принести мне ещё одну рюмку водки.
В один миг мне слишком плохо. Кажется, на меня давит весь мир.
- Хорошо, - произнес я. – А зачем ему это надо?
- Он хочет притворить в жизнь свой страшный план. Хочет объединить мир квартиры с реальностью. Сначала создастся брешь, через которую потекут тысячи дефектных копий, давящий свет и мертвое время. Дыра будет постепенно разрастаться, поглощая в себя ваш мир. Возможно, на полное слияние уйдут века, однако Бакалавру нестрашна смерть. Он запустит бомбу, и будет наблюдать со стороны как тикает таймер.
Вот здесь мне сделалось по-настоящему погано. Я опрокинул стопку одним махом, ядерный жар обжог легкие, в мозг поступали сигналы в режиме реального времени, прерванные трансляции с двух камер.
- А почему он решил воплотить вас? – мой язык уже немного заплетался.
Стася задумалась, и вроде бы впала в своё привычное, отстраненное состояние. Но вдруг её глаза метнулись на телевизор, прикрученный под самым потолком, и застыли. С телика шарашил убойный поток рекламы, поглотивший внимание моей спутницы.
Сколько же кодов видео-лингвистического нейро-прогаммирования было всажено в эти ролики, с помощью которых нас заставляют нуждаться в дезодорантах, прокладках, средствах от импотенции, гелях для душа и прочей фигне, если даже псведо-копия Стаси повелась на это?
- Вот. – сказала она, указывая пальцем на телевизор. – Грязные матрицы. Они выходят с экрана, как медузы, или как грибные споры, и приклеиваются к вашим мозгам. У вас, настоящих людей, нет вкуса. Вам его насильно в голову вдолбили. Заставили вас есть «испорченные» на тонком уровне продукты, из-за которых вам хочется воровать и убивать.
Я опустил глаза на дно бокала с соком, но вдруг фраза Стаси вырвала меня из отчуждения.
- Ты когда-нибудь задумывался о том, почему ты ненавидишь?
Я вздрогнул. По коже метнулась волна мурашек, от локтей и колен до самых глубоких закоулков мозга. В этой фразе содержалось нечто страшное и сакральное. Но я пока не мог разгадать эту загадку.
- Что с тобой станет? – пробубнил я.
- Скоро мне придет конец. Моё время уходит, я вернусь в естественную для себя среду, утрачу её ум, её внешность, её привычки.
- Когда это произойдет?
- Может быть, через час, максимум через пару дней.
- Ты говоришь, что ты точная копия Стаси. Тогда откуда же тебе известно то, что не было известно ей?
- Метод наложения.
Я округлил глаза. Девушка поняла мою немую растерянность.
- Она – маленькая фигурка, на которую наложен большой шаблон. Я повторяю её форму и содержание, но при этом мои познания выходят за грань существования человека. Тебе всё равно этого не понять.
- Как меня раздражают такие фразы…
Я осекся. В голове мертвым утопленником всплыла мантра «почему ты ненавидишь», и я снова погрузился в размышления. Когда пришел в себя, официант выталкивал меня из бара. Вокруг бежали люди, кто-то ругался матом, кто-то хватал со столов недопитые бутылки пива и сухари. Из парадной бил в глаза оранжевый закат.
- Что происходит? – спросил я у бармена.
- Авария. Трубы прорвало.
- А? Что? А где девушка?
- Какая девушка?
- Которая со мной за столом сидела.
- Вы пьяны, молодой человек. Не было с вами никакой девушки.

Предупреждение: каждый, прочитавший этот рассказ, поймет его по-своему. Я не отвечаю за события,описанные в этом рассказе, все совпадения с реальностью НЕ ЯВЛЯЮТСЯ случайностью. В общем - приятного чтения. Конечно же, хочется выслушать тех, кто прочтет. Рассказ своеобразный и каждое мнение - продолжение рассказа.


ДЕНЬ СУМАСШЕДШЕГО.
Главное – отсечь лишние детали.
И не разбрасываться попусту. Второе оказывается самым сложным, потому что много соблазнов таятся вокруг, много ненужных мелочей, на которые ты отвлекаешься, и теряешь смысл, суть, отпускаешь нитку и шарик улетает вверх, в безоблачное ночное небо над парком.
Как бы собрать их воедино? Все эти чувства бездарного сыщика. Когда я покидаю свой дом, а это бывает редко, когда я выползаю, как улитка из панциря, в мир, я снова и снова вижу эти нити. Нити – они как дорожки в пространстве, как таинственная нирвана для уличного животного. Раньше вокруг дома собирались кошки, они зимовали в подвалах, осенью спали на крышках отопительных люков.
Каждый раз я бреду в центральный парк, и знаю заранее, что формула сработает. Раньше, из-за тяжкой работы, мне приходилось колесить по городам, и это своеобразное пространственное заклинание действует везде.
Важно лишь отсечь лишние детали. И не разбрасываться.
Девушка в майке с надписью WMC – ложь. Если ты увидишь её за пределами центрального парка – это тоже ложь, и не верь никому, кто утверждает что видел её в иных местах. Разве только в лесу за центральным парком нашего города.
В этом дендрарии каждую весну, когда сходит снег, милиционеры находят десятки трупов – задушенных, зарезанных, изнасилованных, ограбленных. Но они не имеют ничего общего с жертвами «WMC-вируса», как его обозначили в Интернете.
Собираюсь с мыслями, перехожу дорогу. На столбе танцует зеленый человечек, говорит о том, что можно идти. Несколько машин стоят вровень с крайней линией зебры, я прохожу перед ними, и оказываюсь на дорожке, ведущей через аллею к парку.
Если дать вправо, то можно обнаружить старые ступеньки, но я иду по натоптанным дорогам между деревцами, смотрю по сторонам, и, конечно же, стараюсь отсекать лишнее.
Под ногами хрустят ветки, стекла разбитых бутылок и красно-серая трава, которая в этом месте никогда не бывает свежей, растет клочками под деревьями, и всегда имеет один и тот же болезненный оттенок.
Наконец, я в парке.
Некоторые искатели ничего не встречали, и покидали парк живыми, здоровыми и в своем уме. Они не видели, что за ними тянется чья-то костлявая, хищная рука с червивыми прожилками. И они не замечали следы, которые она оставляет на их телах.
Девушка в майке с надписью WMC – ложь. И это надо помнить.
Потный лоб обдувает ветер с запахом лесополосы, примыкающей к парку. Бриз сумасшедшего. Некоторые встречают её здесь, и принимают за свою мечту. В основном это парни-подростки, их повзрослевшие клоны-эстеты и коротко стриженые лесбиянки, которые собираются на скамейке под дальним каштаном.
Парк выглядит радостным, как хищник, переваривающий в своем чреве очередную жертву. Люди, которые уходят за ней, не возвращаются, а так все счастливы. Парочки по лавкам, гуляющие люди. Дети часто рисуют на асфальте тех, кто пошел гулять с девушкой в майке с надписью WMC, и не вернулся.
Вижу то, что не лежит на поверхности. Её глаза спрятаны повсюду, и раскиданы по Центральному Парку в произвольном порядке. Одни говорят: если пойти за ней, тебе придет конец. Другие же говорят, что это будет истинное начало тебя.
Я прохожу игровую площадку в центре парка. Ветер дует на пустые качели, вокруг много детей, но почему-то никто из них не хочет покататься именно на этих.
Прохожу мимо плакучих ив, на лавочках сидят люди, не обращают на меня никакого внимания, а двигаюсь к той части парка, которая прилегает к дендрарию. Там стоит кирпичная, небольшая постройка, в ней садовник хранит свой убогий инвентарь – несколько лопат с ржавыми наконечниками, скрученные шланги, грабли с косыми зубцами.
Нервное беспокойство в груди. Главное помнить, что девушка в майке с надписью WMC – это ложь. Отсечь все лишнее, не разбрасываться по пустякам, подмечать то, что не лежит на поверхности.
Комар садиться на шею, кусает. Я бью ладонью, пот хлюпает под пальцами. И нервы дрожат внутри.
Кажется, я вижу её. Она стоит прямо за строением. Такая же, как на картинке психбольного. Говорят, что этот парень единственный кто не сыграл в ящик после встречи с ней, но вроде бы, стал рисовать её портреты и заклеил ими всю комнату, а потом и вовсе превратился в овощ.
- Ну что? – мысленно говорит она. – Идём со мной?
Да, идём. Я перескакиваю канаву, иду по дороге между деревьями, гнусь под ветвями и бью на теле комаров. И чем дальше в лес, тем темнее вокруг. Зеленые, черные полосы с рваными клочками неба вверху, и её силуэт и белая майка с надписью WMC.
Сейчас мне нельзя оборачиваться. Если я обернусь, то за моей спиной не будет парка с гуляющими людьми, но садового домика. Будет что-то другое, страшное.
Сумерки сгущаются. В этих местах от темноты начинают просыпаться совершенно противоестественные звуки. Аль Хазред называл их воем ночных демонов, я же называю их продолжением бриза сумасшедшего. Если прислушиваться, то за шумом в ушах можно услышать и кое-что другое. Но на это у меня нет времени.
Я должен догнать её. Она так ловко перешагивает ветки, лавирует между искривленными стволами, и постоянно балансирует на границе обозрения, то и дело сваливается в темноту.
На асфальтовых рисунках люди, ушедшие за ней, выглядят счастливыми.
Боковое зрение ловит черные пятна. Это - тени леса, черные души, им всё ещё есть что сказать.
Наконец, мы вышли к разворотному кругу автобуса. Под остановкой мы сели на ржавую лавку с одной единственной рейкой.
Она молча улыбалась, а мне страшно было сфокусировать на ней свой взгляд, ведь только я сделаю это, как её черты расплывутся в сумерках. Поэтому приходилось смотреть по сторонам. Плотное кольцо деревьев и кустов. Столб с обрезанными проводами, на котором прибита жестянка с непонятным номером.
Но куда бы я не смотрел, я видел три английские буквы WMC. Они проступали сквозь реальность черным принтом, как навязчивая галлюцинация, как водяной знак.
- Встань, - приказала она. – И посмотри – нет ли вдали автобуса?
Я подчинился. Вдалеке не было ничего. Я снова собрался присесть.
- Стой. – сказала девушка. – Не оборачивайся. Никогда не смотри на меня через плечо, иначе ты увидишь то, что тебе не следует видеть. Ты просто потеряешь рассудок, а перед этим вырвешь себе глаза.
Я задержал дыхание. В легких затрепыхался влажный воздух темного леса.
- Ты можешь снова сесть, но только иди спиной и не оборачивайся. – Продолжила она. - Мы дождемся темноты, как только сумерки станут плотнее, сюда прибудет автобус. Предупреждаю тебя – не смотри на лица пассажиров, что бы ни случилось! Ты сойдешь с ума от разрыва сердца. Лучше смотри в окно, или прямо в пол. Можешь смотреть на меня, пока я на твоей стороне.
- Куда мы поедем?
Девушка в майке с надписью WMC поднесла палец к губам. Лицо засвербело в недружелюбной улыбке.
- Никогда не спрашивай, пока не спросят тебя. Понял? Я буду шептать тебе на ухо, и только тогда ты будешь спрашивать. Но это всё будет, когда мы окажемся там.
Я молча сел на лавку рядом с ней. Теперь я чувствовал себя одиноко. Она нереальна, она – всего лишь ложь! Надо помнить это, и не разбрасываться по мелочам.
Приехал автобус. Огромная рычащая колымага остановилась напротив нас. В окнах маячили лица, но я не вглядывался в них. Краем глаза мне удалось заметить что-то, от чего моё сердце чуть не выпрыгнуло из груди, и не размазало аорты по треснутому асфальту.
Мы зашли внутрь и сели на ближайшие свободные сиденья. Я быстро отвел глаза в окно.
Странный автобус. Кажется, такие модели ещё много лет назад сняты с производства. При входе я заметил круглый пластиковый кармашек, с отверстием для денег и щелкающей билетной катушкой.
На каждой кочке автобус подбрасывало, и у меня замирало сердце – а вдруг по неосторожности я загляну в глаза кому-нибудь из пассажиров. Страшно представить, что я могу там увидеть.
За окном мелькали старые, незнакомые районы. Ободранная громадина завода, покинутая людьми, разбросала по земле мощи, как мертвый дракон. В огороженных сетчатым забором стоянках, спали поезда. Ржавые вагоны видели сны – о закате, о распаде мира. Здесь сработала бомба реальности – в них уже нет людей, но коридоры всё ещё помнят шаги и голоса. В них живет смерть, на их полках теперь спят те, кому не дано проснуться.
Пейзаж не давал мне спятить. Я боялся шелохнуться и вздохнуть. Шея затекла, но другого выхода у меня не было.
Автобус прибыл в некое место, огороженное бетонным забором. Я сумел рассмотреть лишь табличку со словом «Лепрозорий».
- Сейчас все будут выходить, - девушка в майке с надписью WMC незаметно подкралась губами к моему уху. – Если не хочешь беды, притворись спящим. Опусти голову и закрой глаза. Когда они покинут автобус, я толкну тебя в бок, мы должны выти последними. Не оборачивайся, смотри только вперед, будешь идти за мной или рядом со мной. Как только попадешь в корпус, подойди к регистратуре, и скажи, что хочешь видеть Мастера Ву.
Кровь в жилах застыла, но я продолжал слушать.
- Сотрудник скажет тебе следовать за ним. Вы пойдете по коридорам неприятного места, ты должен смотреть только вперед, какие бы соблазны тебя не раздирали. Если отведешь взгляд – ты дурак, и я даже не могу объяснить словами, какая участь тебя ждет. Я не смогу пойти с тобой, буду ждать твоего возвращения, конечно, если ты сможешь вернуться. В конце концов вы должны придти к двери в палату. Любой ад не сравниться с тем, что находится внутри неё. Постучишь три раза и спросишь разговора. Если тебе ответят: «Я Вас слушаю», можешь задавать свои вопросы. Если ответят «Нет, спасибо» - молись, чтобы твоя смерть была быстрой. Если, все таки, тебе повезет, и ты получишь ответы на вопросы, постучи ещё три раза и попроси войти. Скорее всего, тебя впустят. Если нет – то лучше тебе не знать, что произойдет. Смело отворяй дверь, ты окажешься в лесу за центральным парком. А теперь, склони голову, будто ты спишь.
Её слова бились пульсом в висках. Я послушно склонил голову, зажмурил глаза и что есть мочи прижал подбородок к груди. Всё вокруг шебуршало и двигалось на частоте плоских звуков.
Спустя несколько секунд я получил долгожданный толчок в бок. Мы поднялись и покинули автобус. Перед нами гнил двухэтажный корпус с сетками на окнах. Зловещий дом на фоне мертвого неба. Вокруг стрекотали насекомые, в песке под кустами что-то ползало.
Ситуация казалась мне ужасной, и абсурдной одновременно. Звуки из стен сочились в пространство, будто кровь из размозженного проказой тела. Все произошло так, как мне описали. В регистратуре меня встретила низкорослая женщина, она смотрела на меня с тоской и брезгливостью.
Когда она вела меня по коридорам, я прищурил глаза и смотрел только ей в спину. Боковое зрение выхватывало что-то, цветные пятна не из тех цветов, которые мы видим, а ещё фантасмагорические конечности, или что-то в этом роде.
Я смотрел лишь в спину сотрудника больницы. Она – тоже ложь, как девушка в майке с надписью WMC, как мираж, как заяц на потолке. Ты видишь его тень, но не видишь его самого, и слышишь как он прыгает вокруг тебя. Заведенный, сумасшедший.
Всё это – ложь. Девушка под душем в булгаковской квартире, совершенно нагая. Струи текут по её бледному телу, падают на нечищеное чугунное дно ванны, и стекают в водосток. Оттуда у них начинается долгий путь, по тоннелю, к свету, минуя трупы зайцев, которые даже после смерти скачут по водостоку.
Мы остановились. А вот и дверь.
Я постучал три раза, и спросил разговора. По другую сторону двери молчали. Ноги истончились до ивовых прутиков, и готовы были уронить меня. Я держал дыхание на ровной точке сознания, и напрягся изо всех сил.
- Я Вас слушаю. – донеслось из-за двери.
Тяжелый выдох и поток облегчения. Пора задавать вопросы.
- Кто создал её? – спросил я.
Молчание усилилось. Перед глазами предстало нервное, пунцовое небо перед грозой. Окраина какого-то города, вот-вот должен пойти дождь. На куче мусора лежит женщина. Потная, с красным лицом, она вцепляется посиневшими пальцами в металлический прут.
Это роженица…
Она напрягается, и я вижу капли пота, выступающие на лбу. Соленые и крупные, как весенний град, скатываются к глазам, и жгут. Следующий кадр, словно кто-то переключил канал – промежность женщины выталкивает наружу какое-то существо. Видение дергается и вот-вот исчезнет, я с трудом могу разглядеть плод.
О, нет… он ужасен! Он страшнее худшего ночного кошмара, страшнее ночи на кладбище, страшнее одинокого поезда с мертвыми пассажирами, о котором рассказывают в детских лагерях.
Ребенок – это зло. Раздетое, выставленное на мировой аукцион.
Женщина приподнимается, кряхтит и стонет, протягивает руку к плоду, сжимает его пальцами и отшвыривает на несколько метр от себя.
Ещё один кадр – роженица встала. Я понимаю её омерзение, она даже не хочет касаться того, что родила. Большие, карие, испуганные глаза, я вижу их крупным планом, зрачки играют с бликами, безумная лошадь прыгает с обрыва в море.
Роженица заворачивает плод в белую майку с надписью WMC и бросает в выкопанную ямку.
Видение тает, и я снова оказываюсь в больнице, напротив двери. Хочется очистить желудок, но я ничего не ел, и врятли получиться вырвать.
Так появилась она. Так появилось все остальное человечество, все те, кто после рождения моментально сходит с ума.
- Почему это происходит? – спрашиваю я.
На этот раз, сознание не мутнеет не переносит меня в другие события. Нечто происходит непосредственно здесь и сейчас.
Дверь расправляется, рейки вдавливаются в деревянное полотно, и теперь предо мной ровная, гладкая поверхность. На ней проступает первый рисунок – гермафродит теряет каплю крови. Эта капля останавливается у его ног, из неё вырастают дома. Красный контур обрисовывает мне нечто вроде района новостроек, из маленькой черной точки в изображение впрыскивается хаотичный черный цвет. Он смешивается с красным, превращается в некое подобие кубической личинки. Личинка растет и развивается, словно на ускоренной видеозаписи, отбрасывает от себя кубики, многократно совокупляется сама с собой и многократно перерождается, с каждым разом становясь всё больше и противоестественней.
Я балансирую на грани экстаза и агонии. Именно так я себе и представлял этот процесс, и более того, я знаю что сейчас произойдет. Нетерпение зашкаливает мои внутренние датчики, сейчас случиться то, о чём я и думал.
Развившись в конечную особь, личинка пожирает гермафродита.
Изображение исчезает, дверь снова становиться нормальной.
Остался последний вопрос. Я напрягаю память и стараюсь обуздать речь. Язык не шевелиться во рту, ведь за последнюю секунду, минуя восприятие, в мой разум иглой впрыснули огромное количество информации.
- Как это остановить? – я задаю последний вопрос.
В ответ на свой вопрос я услышал хохот. Дикий и первобытный, будто дьявол смеется над грешниками. От него затряслись стены, ходуном заходили половицы, загудел потолок.
- Это невозможно остановиться. – сказал тот, кто находился за дверью. – Это было всегда и всегда останется, в вечности, которая каждый день пересекается с вашим миром. Это было изображено на наскальных рисунках, в сожженных книгах, в манускриптах из затонувших библиотек. Никто никогда не сможет понять это, и уж тем более, остановить. В последнее время это нашло себе более материальную форму, но далеко не последнюю.
Я несмело протягиваю руку, кулак трясется, пальцы едва сжимаются. Три раза стучу в дверь, и прошу зайти.
- Выходи. – говорит голос.
Я открываю дверь, дыхание рвется, как непрочные шелковые нитки. Темнота обступает меня со всех сторон. Только эта не та темнота, которую мы видим ночью в углах. Эта темнота тяжелая и материальная.
Лес. Скорченные стволы деревьев, трепещущие листья, гудение насекомых и пасмурное небо все теми же лоскутами над головой.
Я оглядываюсь по сторонам. Что-то не так. Не с реальностью, что-то не так во мне.
Провожу рукой по голове – темные волосы, длинные, чуть ниже плеч. Я одет в кеды, короткую джинсовую юбку. Теперь у меня есть грудь, и прямо поперек этих бугорков на белом фоне появилась надпись – WMC.
Теперь я – это она. Соответственно – теперь я тоже ложь.
Нет, этого просто не может быть. Как не может быть того, что я увидел.
Я иду по лесу, приближаюсь к кирпичному домику садовника.
По тротуару медленно ползут люди, тянут за собой детей, кое-где дрожат воздушные шарики, покачиваются на волнах бриза сумасшедшего пустые качели.
Не может быть? Неужели теперь и я стал неправдой, и теперь я знаю все, что нужно говорить и делать, словно кто-то загрузил в мой мозг такую программу. Нет, не может быть…
Главное – просто отсечь лишние детали. И не разбрасываться попусту.

Eva
Спасибо за оценку! Это для меня очень важно! Да, по дедукции согласен, а "Последняя игра" мне самому не очень нравиться. Буду ждать твою редакцию первого рассказа! А заодно и новый рассказ - "Богородица не дождалась..."
Дурацкий, сломанный вентилятор полосует воздух, полосует свет. Сквозь лопасти пролетают пылинки, и танцуют в воздухе моей затхлой лачуги, над головой, над мыслями, будто тысяча маленьких нимбов.
Я лежу на кровати, закинув руки за голову, и едва могу сопоставить в голове разорванные клочки событий, что начались год назад, и не заканчиваются по сей день. Раньше был провокационный эксперимент, а сейчас – лишь неведение и подвешенность.
Маятник тикает. Я крепко хватаю его руками внутри себя, и не понимаю, что надо делать. То я раскачиваю его с невероятной силой, то останавливаю, даю замереть.
Хорошо, что церковь не узнала о наших деяниях. Она бы сошла с ума. Хотя, руководитель проекта говорил, что истинные религиозные верхи, ответственные за циркуляцию зеленой веры в нашей стране, знали о том, что мы задумали.
Надо бы добраться до кухни, поставить чайник.
Я с трудом поднимаюсь с кровати. Ноги болят. Опускаю ступни в драные тапочки и плетусь на кухню, через узкий коридор, с тремя фрамугами. И здесь закат. Красиво, но не в вену. Не то состояние, чтобы наблюдать. Хочется узнать окончательное распоряжение Котова, хочется, чтобы это безумие закончилось, и мы были уверены в нашем завтра.
Подношу горящую спичку к плите, несколько секунд медлю, проваливаюсь в себя, будто совершаю крестовый поход транса по узлам и чакрам моего расшатанного сознания. Огонь скоро приблизиться к коже, и мне будет больно. Нет, я все-таки сумел зажечь плиту без волдырей на кончиках пальцев.
Периферическое зрение замечает тень, а за легким звоном в ушах появляется слабый голос. Он внутри меня уже давно, и эти пятна на сетчатке. Все не случайно.
Кидаю черную спичку в пустую банку из-под паштета.

Как-то раз я заметил, что Котов читает Булгакова у себя в кабинете, в перерывах между работой, или поздней ночью, когда маятники наших сердец трепещут в ожидании новых указаний.
Странная книга, в глянцевой обложке с черно-белым оформлением, заглавные буквы инициалов, человек за столом, склонился над рукописями, а за окном мешаются лица, не очень человеческие, зато убедительно-пугающие.
Когда я постучался и вошел в кабинет, Котов отложил книгу. Внимание захвачено. Я присел на стул, ещё раз осмотрелся по сторонам. В штукатуренном гробу отдыхать намного удобней, здесь нет окон, свет источают плоские лампы на левой стене.
- У вас снова возникли сложности? – спрашивает Котов.
- Сложности возникают постоянно, - отвечаю я. – Вы отдали приказ уничтожить первые образцы химер, мы выполнили, но после этого наши сотрудники стали чаще болеть. Многие жалуются на расстройство сна, покраснение кожи и психическое переутомления.
Котов смотрит на меня. В открытом, прямом ракурсе есть преимущество. От такого взгляда трудно увернуться.
- Они снова жалуются на галлюцинации? Вы прекрасно знаете, что мы не можем заменить состав. Персонал подбирали долго и скрупулезно, вы же понимаете, Артемий, здесь нет лишних людей.
Да, прекрасно понимаю, даже лучше него. Но когда мы впервые синтезировали мерзкую, темно-зеленую ткань, из которой появилась первая химера, в корпусе начали происходить странные вещи. Мы будто вмешались в то, во что не должны были вмешиваться. Сломя голову побежали туда, куда ещё не бежал никто.
- Вы можете идти. – Сказал Котов. – Если вам есть что сказать, говорите по существу. Химеры уничтожены, и мне всё равно, что там думают об этом вы и остальной персонал.
- Да, конечно. – я киваю головой и выхожу из кабинета.
Он снова берет книгу и открывает примерно посередине.

Сквозь шепот дождя не слышно внутреннего голоса. Всё молчит, сердце, разум, эмоции, интуиция.
Нас расселили по старым квартирам, чтобы гарантировать безопасность. Кому? Ну только не нам.
Ученые, странные дядечки в белых халатах, словно картинки из советского ретро-футуристического журнала. Каждый из нас преследовал свою цель. Но по большому счету, мы – роботы. Организмы, правильно выполняющие программу.
Человечество зашло в тупик своего развития, каждому мозгу требовался свежий наркотик, чистый, кристальный, вымывающий из задворок грязь, мнущий энергетические матрицы и треугольники в пространстве.
В качестве первой опытной модели мы получили нежизнеспособную тварь. Темно-зеленый змей, с противной кожей и красным клювом. Первая химера. С тех пор прошло много времени, проект убойно финансировался, и наконец, мы решили сделать то, о чём никто даже не мог подумать.
Мы решили клонировать Иисуса Христа.
Нами были получены крохотные, законсервированные нити ДНК, отщепленные от Туринской плащаницы. Маятники забились сильнее, когда мы начали проращивать семя нашего общего таймера.
Мы работали над проектом год, минуя лишнюю осторожность, вмешивались в то, во что не следовало.

Все беды происходят под утро.
Последние недели мы спали по очереди, прямо здесь, в корпусе. А все основное время наблюдали за серебристой тканью, похожей на плотный рукав, которую мы называли плацентой.
Мы контролировали произрастающий внутри организм. Сбои в технике случались постоянно, привлекались новые люди, ремонтники и сменщики, в основном иностранцы. Нам было запрещено разговаривать с ними, а они мельтешили в прострации, как насекомые, и старались нас не замечать.
Котов в ярости метался по штукатуренному гробу. Рвал листы, складывал их в верхний ящик стола, отвечал на звонки, бегал в наблюдательную кабину, кричал на нас, подзывал к себе, что-то говорил.
Один из моллюсков-ремонтников, японец по национальности, кивнул на таймер в смотровой кабине. Я проследил его взгляд. Датчики начали зашкаливать, а это значит только одно – у нас больше не хватит сетей, чтобы сдерживать эту рыбу.

Однажды, в комнате отдыха, Джим подозвал меня к себе. Я склонился над ним, но он указал рукой на скамью, и я присел.
- Знаешь, Артемий, иногда мне хочется закрыть глаза, и подумать о будущем. Теперь я не могу себе этого позволить. Я не знаю, каким будет наше будущее. В корпусе на каждом шагу камеры, и мне иногда кажется, что за нами наблюдает весь мир. Прогнозы неутешительные, это существо может в любой момент умереть или оказаться не тем, что мы ожидаем увидеть.
Я заметил, как волны морщин на лбу умножились. Джим беспокойно смотрел на меня, но эмоции излучали лишь лоб и глаза. Усилием воли он парализовал нижнюю часть лица ментальным ботоксом.
- Вчера за работой я испытал странное чувство. Мне показалось, что на секунду я заснул, в ушах гудел генератор. Но эта секунда…
- Ты что-то увидел?
Джим встрепенулся, поджал руки, потом снова вытянул их. Беспокойная улитка. Здесь её никто не тронет. Праздник страха начнется потом.
- Мне показалось, что я смотрю на гравюру. Испанский или итальянский стиль, а может, что-то ещё более странное. На заднем плане я увидел античный город – кубические дома пастельных цветов. На переднем плане – две каменные колонны, балкон или может быть терасса.
Мой маятник забился в такт нарастающему пульсу. Я оглянулся, помимо нас в комнате отдыха больше никого не было.
- Там было нечто, Артемий. – Джим на миг опустил голову, и снова поднял, отвел руки от лба и сделал странный жест, будто стряхивал с них несуществующие капли. – Это существо, оно лишь телом похоже на человека. Но его голова. Всего секунды мне хватило чтобы понять – у нас нет будущего. Богородица не дождалась.

Я кинул в чашку дешевый чайный пакетик.
Ветер раскачивал бумажные шторы на окнах, за которыми я пытался спастись от зноя. В этой маленькой квартире везде окна, даже в ванной комнате, правда там они закрыты плотными деревянными жалюзями. От их скрежета у меня выпрыгивает сердце, и я закрыл их раз и навсегда.
Света в ванной нет, влага плодиться на полу, под кафелем, под разбухшими досками, под чугунным котлом, в котором я моюсь. Просто пускаю струи воды по спине, мысленно перелистываю архивчик, восстанавливаю события.
До сих пор я не могу отчетливо вспомнить тот день. Серебристая плацента неожиданно лопнула, химические соединения внутри неё высыпались наружу, соединились с воздухом и засияли.
Я смотрел на это сквозь удушающую маску противогаза, от которого ужасно воняло резиной. Лоб вспотел, и капли эти заливались в отверстия для глаз, видимость ухудшалась.
Фраза Джима… Богородица не дождалась.
Я понял её смысл, когда увидел человекоподобного богомола. Он вылезал из плаценты, и смотрел на нас из света, как хозяин, как повелитель мира.
Меня коснулась чья-то рука. Я хотел обернуться, но моё внимание было приковано к повелителю. Раньше я думал, что у человечества в запасе есть хотя бы двести, триста лет. Но я ошибся. Будущего нет.
Ни у кого…

Машины неслись по ровной дороге, я сразу уловил звук трущейся о шоссе резины. Я даже примерно знал, где мы находимся, хотя внутренние датчики были полностью сбиты. Передо мной сидели несколько человек, моих сотрудников, ученых, они смотрели в пол, стеклянными окулярами противогаза.
Я потрогал кожу лица. Ожогов нет, и резины тоже. Отчего они защищаются?
Потом я понял, что не сижу, а лежу. Расстройство ориентации в пространстве. И это вовсе не ученые, а какие-то другие люди, и защищаются они противогазами от меня.
Машину почти не трясло, и в какой-то момент я даже подумал, что мы не едем, а летим на самолете через атлантический океан. Мне не доводилось бывать в Америке, только в Европе, во время обучения.
Я засыпал, и просыпался снова. В памяти всплывали библейские легенды, вымышленные события из просмотренных фильмов. Я аккуратно вырезал их, шаблонами накладывал на дыру в пространстве, из которой появился богомол.
Неужели Иисус выглядел так? Почему же нам тогда так бессовестно лгали эти зеленые и черные книги с крестами.
В помещении стало душно. Я попросил одного из наблюдателей открыть окно, но он не прореагировал на мою просьбу. Над его головой мелькали краски, не сильно яркие, шафрановые акварели притушенного дня. Уже закат? Неужели? Прошло так много времени.
Я видел Бога. Не могу ручаться точно, но это было очень похоже не него. По свету, по форме, по невидимым крючковатым линиям, цепляющим сознание.
Маятник совершал хаотичные движения через серебристую ось, верхняя цепочка резала пространство, как и вентилятор, и я точно знал, что так ведут себя миры, растянутые мембраной внутри пылинок.
Через несколько дней я встретился с помощниками Котова. Я очнулся в этой квартире, на кухонном столе лежала записка с указанием адреса, куда я должен придти, некоторые карты, маршруты, деньги и личные документы.

Впервые я увидел лица йогов, когда ждал связного от Котова. Я стоял напротив какого-то салона, из-за стекла на меня смотрели медитирующие аскеты, немного выгоревшая бумага плакатов делала их черты печальными и уверенными. Они не создавали впечатление людей, которые тратят время попусту.
А время шло. И я чувствовал себя мертвой рыбешкой, дрейфующей в море. Жизнь летела мимо, а мне казалось, что я уже умер. Я думал, что с каждой секундой мир меняется до неузнаваемости, и вот совсем скоро его лицо станет симметричным.
Меня словно заперли внутри того дня, когда прорвало плаценту, и я никак не могу дожить его.
Из-за остановки появился молодой человек. Весьма уверенный. Он приблизился ко мне, представился Михаилом, и велел следовать за ним.
Мы шли дворами минут пятнадцать, молча, не отвлекаясь на внешний мир. Я углубился в свои мысли, наблюдал как через темную пелену разума проступают лишь три образа – проклятый день, гравюра из рассказа Джима, и его же фраза…
Кого она не дождалась?
Мы оказались в мрачной гостиной. Мне предложили кофе, и я согласился.
Михаил присел на кресло передо мной, закинул ногу на ногу, поджег сигарету.
- Котов уехал. – сказал Михаил. – Он велел мне связаться со всеми, кто участвовал в проекте клонирования Христа.
От этих слов меня передернуло.
- Я не понимаю, что со мной происходит. – Сказал я. – Я болен, у меня в душе пустота, словно из меня высосали жизнь, я ничего не хочу, и кажется, что я уже знаю, чем закончиться путь людей.
Михаил промолчал. Тем временем женщина принесла мне кофе, поставила чашку передо мной и скрылась.
Пить я больше не хотел. Фраза про Христа резонировала с маятником, и он вновь чертит кривые Безье в темноте души. Аромат напитка прокладывает путь от рецепторов к мозгу, но я всё равно не хочу пить.
- Ты не сможешь ничего изменить. – Сказал Михаил. – Ангелы уже летят за нами. Никто не знает, когда это случиться, но ты должен ждать, как и мы все. Тебе полагается пожизненная пенсия, квартира, в которой ты живешь, уже оформлена на тебя. Котов пообещал, что лично свяжется с каждым и передаст какое-то устное послание. У тебя будут какие-то пожелания ко мне?
Пожелания? К нему? Остановите землю, я сойду.
Мне придется вернуться в лачугу, где из ржавых труб течет вода, и звук её падения убивает меня. Зной донимает из окон, город шумит, мир ворочается в сладком неведении, но скоро всё измениться. Может, не завтра, но уже скоро.
- Никаких пожеланий не будет. – сказал я.
На следующий день я восстановил в голове маршрут, по которому Михаил привел меня на квартиру. Я стоял перед дверью, немного поиграл с кусочками обивки, и все же решился позвонить.
Оказалось, в квартире живут неизвестные мне люди. Какая-то семья, которая никогда не слышала о человеке, по имени Михаил.
Мир крутится в особенном ритме. Планеты выстраиваются в линию, в атмосферу попадает пыльца цветов, вентилятор режет воздух и гонит жар.
Запрокинув голову, я смотрю в потолок, прослеживаю траектории пылинок, и живу лишь своими воспоминаниями. Иногда мне приходиться выходить в магазин, но контакты с внешним миром подобны сну – я не запоминаю лиц, не слушаю музыку, не смотрю телевизор, и очень редко выглядываю в окна.
На закате я чувствую ужасную хандру. Под цедрой сердца нарастает тревога, но тут же гаснет, и я вновь возвращаюсь в своё привычное состояние.
Прошел месяц, но Котов так до сих по и не вышел со мной на связь. Но я не жду, я вообще ничего не чувствую. Опция отключена, я лишь вижу потоки воздуха, дующие в форточки, яркий свет и мелкий дождь.
А по ночам я вижу лопнувший, серебристый кокон, и существо, уходящее в вечность. Оно оборачивается, застывает, как фотография, или как старая гравюра. И я слышу голос, от которого содрогнется весь мир….
- Богородица не дождалась…

Sorry за долгую задержку. Журналистика поглотла.
Вот последний фрагмент Идола.

Голос изнутри подсказывает мне позвонить Катерине, жене Тараса. Раньше она работала в нашей редакции руководителем отдела кадров, потом смерилась со званием мужней иждивенки, бросила работу, и засела дома, вышивать крестиком. Она должна знать.
Я отыскиваю в памяти мобильника домашний номер главредактора. Ответ получаю сразу же.
- Алё! – Катерина прямо кричит в трубку. Я чувствую нервы в голосе, и ещё гудение чего-то, напоминающие пылесос.
- Катерина, добрый день!
- Ты знаешь что с моим мужем? – кричит она.
Так значит плохое всё-таки случилось. Ногой выдвигаю стул из-под стола, сажусь, откидываюсь спиной к холодной стене. Мороз по коже и мороз под кожей. Я не знаю, о чем теперь говорить с Катей. Думаю, что просто спросить:
- А Тараса нет дома, значит?
- Он вчера не приехал из редакции. Он звонил мне вчера, сказал, что ты заезжал к нему! Вы вместе ушли? Как он себя чувствовал?
- Это было часов в семь, потом я уехал, а он сказал, что поработает подольше. Чувствовал он себя нормально. – Я сглотнул. – Катя, мне кажется, что то, что сейчас происходит в городе… в общем это не человеческих рук дело.
На минуту шумы притихли, и если бы не прерывистые вздохи Кати, я бы подумал, что она бросила трубку.
- Людей крадет существо, некоторые называют его идолом, оно живет в звуках. Ты слышишь звуки перед сном?
Моя речь напоминает бред сумасшедшего, социально-опасного идиота лучше всего запереть и не верить ему ни под каким предлогом. Я осматриваю кухню, замечаю как в открытое окно крадется осенний ветер, за ним воздух, и странный запах.
- Я не понимаю о чем ты говоришь, - Катерина рыдает. – Тарас пропал, я звоню в милицию!
Гудки в трубке. Гудки тревожно загудели, Народ бежит густой толпой, А молодого коногона, Несут с разбитой головой. Почему я вспомнил это четверостишье? В моменты рассеянного стресса в голову приходит и не такие фантасмагории.
Я оставляю в покое мобильный телефон, кладу на стол и ухожу в комнату. Компьютер работает, от Алисы нет ни единого сообщения. Я начинаю волноваться, но это чувство быстро тухнет под шквалом паники и бессилия.
С этим нельзя смириться. Я буду продолжать слышать звуки, и буду видеть как насекомые проедают фундамент моего дома. Жуки с лицами людей. Потом сны сползут, как мертвых мох, я вновь вброшу себя в реальность, с рожами по телевизору, пропадающими людьми и круговертью, в которой я уже не деталь механизма.
Пытаюсь найти в Интернете нужную информацию. Щелкая по сайтам, теряюсь в паутине. Мне кажется, что Интернет – настоящий источник зла. Там мы беззащитны перед так называемой случайной информацией. Например, в реальной жизни чтобы увидеть труп человеку нужно либо пойти в морг, либо сесть на оживленной трассе и ждать ДТП.
А в Интернете, просматривая сайты, мы можем столкнуться как раз таки с проявлением деструктивной, случайной информации. Сидишь, кликаешь мышкой в портале новостей, а на пол экрана выплывает красочный баннер. Серый асфальт в грязевых разводах, металлические обломки, съеженные кусочки металла, и посреди антропогенных гирлянд катастрофы валяется человек с оторванными ногами и раскрошенной головой. Из-под висков текут лужицы крови, а яркая надпись сообщает: «Только на нашем сайте! Реальная расчлененка! Самые страшные аварии! Такое не каждый день увидишь!». И точно так же с порнографией или какими-то другими, малоприятными ссылками которые мы не можем контролировать.
Нас провоцируют на несвойственные реакции, через эти сайты психи и компьютерные боты проникают в наш мозг, получают интересующую их информацию, и уползают назад, в переплетения проводов, в мерцающие картинки монитора, в усыпляющий рокот модема. И в гипнотической среде из нолей и единиц они строят свои реальности.
Модем моргает зеленым глазом, сидит на полке, будто мистическая лаосская жаба. Наверное, он понял, что я думаю про него.
Деловитые дяди и тети запускают в космос ракеты, играют на бирже и решают политические конфликты в Грузии. «Мы ищем таланты» - кричит заставка известного телешоу, но никто из них не знает, что настоящие гении давно переселились в сеть. Имплантировали разум в железку, и плодят в странных блогах абсурд. За ними – миллионы брошенных е-мейлов, просроченных страниц на бесплатных хостингах, а логины-никнеймы можно скалывать и читать как мантру.
Когда я попадаю на черные сайты с оранжевым кантом, я чувствую себя Алисой. Какая разница куда идти – к Шляпнику или к Зайцу – оба сумасшедшие.
Эти гении уже наверняка знают, что происходит в нашем городе. Я жду загрузки страницы, а сам перекатываю в голове голос старика с остановки, где-то за ним прозрачным иссосанным леденцом маячит паренек-самоубийца.
В этом городе твориться кошмар. И зло приходит из снов, а во сне мы слышим звук.
Вот он! Блог Святого Эльма. У этого парня не все дома. На аватаре антропоморфная ящерица в женской одежде запускает руку во влагалище. Леденящие кровь картинки перемешаны с сюрреалистическими текстами.
Я выбираю опцию «отправить личное сообщение», а когда сервис любезно предоставляет мне чистое, белое окошечко, начинаю писать:
- Отзовись, Эльм! Я знаю, что ты здесь!
Ответ приходит незамедлительно:
- Здесь.
- Ты знаешь, что происходит в Даргоголове?
- Начинается конец.
- А поподробней?
Пока Святой Эльм молчит, я отрываюсь от компьютера и иду на кухню. Завариваю себе новую порцию чая, на этот раз топлю в кипятке сразу два пакетика. Не в коем случае нельзя засыпать.
На обратом пути оглядываю квартиру, недоверчиво смотрю в зеркала, и боюсь увидеть там не своё отражение. Закрываю окно, чтоб не дуло и снова сажусь за стул, гляжу в монитор, где для меня уже появилось новое сообщение.
- Оказавшись в абсолютной тишине, задержи дыхание и не шевелись. Через несколько секунд ты заметишь, что тишина тоже по-своему звучит, как своего рода звон. Это не есть что-то особенное, этот звон слышат все. Образованный человек объяснит это тем, что таким образом твой слух реагирует на отсутствие стимуляции, создавая своего рода заполнитель.
Но на самом деле нигде на Земле нет абсолютной тишины, а этот звон скрывает от тебя кое-что очень любопытное, и при должной настойчивости ты можешь узнать, что именно. Когда ты окажешься в тишине в следующий раз, попробуй где-то с минуту орать изо всех сил, а затем внезапно замолчать.
Для каждого это происходит по-своему. Некоторые ничего не слышат десятки раз подряд, другие начинают слышать это сразу или после пары попыток. Бывает и так, что некоторые с первого раза различают слова. То, что ты услышишь, будет голосом, повествующим о том, что ещё не произошло, как если бы спортивный комментатор описывал то, что случится через десять секунд.
- Это говорит Идол? Существо, запертое в мире звуков?
- Не совсем звуков. Скорее – звуковых волн, он контролирует тишину. Уверен, ты сейчас думаешь, а в чём же здесь прикол? Может, один звук этого голоса сведёт меня с ума? Может, он в ужасающих подробностях будет раз за разом пересказывать детали моей смерти? Нет, это всё херня. Но, видишь ли, если есть голос, то должен быть и кто-то (или что-то), его издающий.
- Идол?
- Да. И по мере того, как ты научишься слышать что-то новое, ты станешь и видеть что-то новое. А сейчас это начало происходить со всеми и без усилий. Он не хочет, чтобы его слушали, он просто хочет стать всем.
Я отодвигаю от себя клавиатуру и молча смотрю в монитор. Внимание проваливается в пробелы между словами. Хочется встать и разбить машину об стену, чтобы не было никакого Интернета, никаких звуков, никакого времени. Чтобы исчезло все, и я вместе с этим всем.
- Оказавшись в полной тишине, прислушайся: если за лёгким звоном в ушах, который обычно маскирует его, ты расслышишь его шёпот, значит он уже рядом. Некоторые в свои последние дни рассказывали о неясных тенях, изредка видимых периферийным зрением. А один неизвестный как-то во время телефонной консультации сказал, что начал различать его черты и собирался описать его, после чего связь прервалась. Его нашли с оторванными по колено ногами, оторванными по локоть руками, выколотыми глазами, проткнутыми барабанными перепонками, и вырезанным языком.
- Почему он не превратился в жука?
- Потому что идол не смог съесть его. Есть пища – это наши тела, оболочки, те, которые исчезают. Есть временные контейнеры для их хранения – насекомые с головами людей. А есть устрашающие маневры – чучела на полях города, таким как раз стал этот умник. Барабанные перепонки – вот ключ к ответу, зашифрованный в этом трупе.
Идола нельзя увидеть и описать. Он – самое страшное, ужасное и разрушающие. Он – звук, который наклоняет небо и останавливает пространство. Ты не видишь его и пока ты жив, но это страшнее смерти. Извини, мне пора… Я выйду с тобой на связь чуть позже, если тебе, конечно, есть ещё что спросить…

Прошло несколько дней. Я перестал выходить из дома, запасов еды хватит примерно на неделю. Я выключил телевизор из розетки, и задвинул его под стол. Чтобы узнать обстановку, нужно было просто в окно посмотреть – город пустой.
Поспать удавалось совсем немного. Обрывки снов разрывались в висках. Каждый раз я оказывался на углу своего дома, каждый раз видел упавшее небо, и чувствовал разрушение реальности, как таковой. Жуков не стало больше, но среди них я разглядел много знакомых лиц, и не нужно было звонить им, чтобы понять – они съедены.
Несколько раз я выходил на связь со Святым Эльмом, он в подробностях рассказывал мне о примитивных понятиях, таких как боль и смерть, симметрия и разрушение. И рассказы эти были самыми ужасными из тех, которые я когда-либо слышал. Эльм глубоко погружался в суть вещей, настолько абсурдных, и очевидных в то же время. Будь я слабым, я бы уже сошел с ума. Но я старался хранить силу, вот только сам не знал для чего.
Я стал вести дневник, и молиться перед сном. Я читал отче наш, и дрожал как припадочный психопат, ведь я шлю молитвы совсем другому богу.
Ещё через пять дней я включил телевизор в сеть. Все каналы показывали лишь настроечную таблицу. Яркие полосы, белые цифры, полоски ахроматических тонов будто тест на беременность, круги, вписанные в них треугольники и квадраты. Сны зомбоящика.

Последняя вскрытая банка тушенки на дне ведра. Еды больше нет. Я нехотя одеваюсь, запираю квартиру и выхожу на улицу. Я знаю, что увижу, поэтому не тороплюсь, не ускоряю шаг.
Человечество оставило свой смрадный след, и лишь избранные и просвещенные психи понимали, откуда берутся звуки перед сном, и в какие неведомые точки антипространства они уводят.
Кажется, что закатное солнце моргает. Этот свет испепеляет глаза и травит мозг, стоит ему только пробраться сквозь веки.
Я заворачиваю за угол дома и понимаю, что ничего больше нет. Там, где был магазин, двор с детской площадкой и другой дом – теперь пустота. Пустота такая, о которой невозможно рассказать словами. Логичная и абсурдная одновременно, и из этой пустоты сочится звук, елей шумов всех цветов.
Людской род это лишь старая, деревянная пристройка рядом с огромной психушкой, что зовется космосом звуков. Пень, кишащий жуками, на краю леса. Черного леса, о котором писал Кэрролл, в котором любой предмет теряет свое имя. Если узнаешь, что там, в лесу, начинаешь завидовать мертвым.
Я останавливаюсь, поднимаю голову в небо. Оно упало, как в моем сне, покрылось коростой ржавчины. И в этой ржавчине я вижу ответы. Люди пленили себя иллюзиями прогресса, и никто не знал, что на самом деле отпечатывается в облаках. Что стоит у тебя за спиной, когда ты читаешь это, или когда смотришь в зеркало, и не видишь там не свое отражение.
Зарождается новый звук. От этого звука стонет осколок мира, спайка всех шумов, которые когда-либо производили себя на свет.
Я падаю на колени, прижимаюсь к холодной имитации асфальта. Жуки спешно заполняют прогрызенный угол. Бетонный гроб, фаршированный насекомыми скоро исчезнет.
Оно приближается.
Оно открывает крышку неба, и смотрит на меня. Я чувствую Идола каждой клеткой своего жалкого тела, а если подниму глаза, я тут же инстинктивно вырву их от увиденного.
Чистый звук пустоты, немыслимый, сумасшедший страх всех и каждого, кто когда либо рождался в червивом трупе матери земли, обманутый и обезличенный.
Что убило их? Что говорило голосом, смертоносным и страшным шумом?
Я хочу взглянуть ему в глаза, но боюсь того, что буду видеть его даже когда исчезнет время и окончательно распадется пространство.
Оно уже тянет ко мне руку.
Вот я какой, последний, переживший человечество. Единственный пленник, кто знает судьбу.
Разума нет, нет слов, нет мыслей, нет деталей, нет тела. Есть лишь страх и шум. И будто бы меня протаскиваю в сквозное отверстие пыльной квартиры, через каменные стены, заставленные непонятным хламом.
Подними глаза… посмотри в лицо.
Нет, я никогда не сделаю этого, потому что я уже знаю, как выглядит Идол. И все на земле знали, но не догадались. Каждый знает этого врага внутри нас, и если бы мы справились с ним… не было бы…
Идол…
…пришествие состоялось.

По-поводу второго рассказа - скорее, индивидуальность восприятия.
А ещё мой стёб над логическим мышлением.
Первый рассказ мне трудно объяснить. Предположим, что есть такой код, который оживляет игру, воплощает её в реальность и игрок становиться реальным игроком.